Столкновение с поездом.
- Я так считаю, ну его на х**, этот город, он мне сто лет не надо. Они ж там шалеют все! И ты ошалеешь понемногу. Не замечал? Так что возвращайся, понял меня?! Мы тут с тобой заживем! Баня, грибы, рыбалка – у нас же тут все чистое, никакой тебе химии, никакой тебе радиации!
Евгений Афанасьевич постеснялся признаться другу детства, что перед этим месяц отдыхал в отделении неврозов.
- Оно хорошо конечно, помечтать, но, сам же знаешь, я там теперь везде завязан, так что…
- Завязан, так развяжись! Слушай, что говорю, кидай ты на х** этот город! – сильно поддавшему Василю очень нравилась идея уговорить друга детства распрощаться с городской жизнью, - Жонка не захочет, кинь ее! Дети ж уже взрослые, без тебя не пропадут. Все нормально будет, я тебе говорю!
Он, конечно понимал, что никогда не уговорит друга на это, но ему очень нравился сам процесс и он очень желал, чтоб друг, хоть на словах, сейчас согласился с ним.
- Ну, ты придумал…, - лениво отказывался от его навязчивых пьяных предложений Евгений Афанасьевич, что заглянул сегодня на малую родину, побывал на родительских могилах, да вот гостил сейчас в хате друга детства, который работал в местном колхозе шофером.
После автокатастрофы, в какую попал с автобусом, он избегал лишний раз без особой нужды пользоваться автотранспортом, потому и сюда приехал по железной дороге.
Его уже начала немного раздражать это поднятая другом тема. Но Василь все не желал униматься:
- Вот послухай, как в городе от тамошней жизни шалеют! Помнишь, племянника моего, Мишку, сестры сына? Летом к нам приезжал, бывало, как малый был.
- Ну?
- Погиб два года тому.
- Да ну?! Как так? Я и не знал даже, - удивился Евгений Афанасьевич услышанной новости.
- А все из-за чего? Связался с какими-то придурками. Друг институтский с ними свел – познакомил. Там, хер их разберет, какая-то секта у них была или что.
- Секта? – переспросил Евгений Афанасьевич.
- Ну секта, не секта, х**ней одним словом ребята маялись. Какой-то охотой на демонов, представь себе. Совсем хлопец умом тронулся. Сколько уж сестра слез пролила, и к психиатрам обращалась, и к знахарям. А они там, те «охотники» меж собой один одного братьями называли, орден у них какой-то, понимаешь ли. Мишка начал стричься наголо, и отзывался только на кличку Лысый. Я с ним разговаривать пытался, куда там! Мать в милицию обращалась, все зря. По бумагам – как следует, все в порядке, оружие законное, числятся в членах общества охотников. А на самом то деле, - Василь, как заговорщик, понизил голос, - и нарезное оружие и них имелось и еще всякого хватало. Даже армейские приборы ночного виденья где-то раздобыли. А он за все годы своего «охотництва» ни одной птицы не подстрелил! Но регулярно на свои охоты выправлялся.
- Подожди, - Евгений Афанасьевич, будто что-то припомнил, - На кличку Лысый отзывался?
- Ну да, а что?
- Да нет, ничего. И что же случилось?
- Да однажды, как отправился на эту свою охоту, и неделю нет и другую. Нет и нет! Никто же не знал, куда, и от друзей этих х**вых ничего не добьешься. Потом нашли – где-то в лесу, аж в Гомельской области, на Полесье. Подорвался будто на гранате, еле опознали. А как там на самом деле было, подорвался или нет, кто его знает? Вот так. И сектантам тем хоть бы что. Хорошо, что у сестры еще дочка хоть осталась, а то б с ума сошла от горя, наверное. А нормальный же хлопец был, это все городская жизнь его сгубила. Она мозги отравляет, понял меня?
Чтобы прогнать грусть от этой истории, налили еще, поразговаривали о более приятных сторонах жизни. Пришло время гостю собираться. Вышли из хаты. Шел сильный снег. Василь направился к своему грузовику, что стоял на подворье.
- Ты что, ехать собрался? Приняли же ладного! – забеспокоился было, увидав его намерения, Евгений Афанасьевич.
- Да е*ать его в рот, доедем, садись, все нормально!
- Да ну, может лучше так дойдем, недалеко же…
- Садись, говорю! Пуганые вы там, в своем городе. У нас тут последний гаишник три года как помер, где похоронили – не помним! – громко засмеялся своей шутке Василь, - Чтоб мой гость пешком тащился?! Ты что?! Ночь на дворе. Погляди, какой снег! Садись, говорю!
Евгений Афанасьевич, поколебавшись, согласился. Водка делала его храбрее.
Когда выехали за околицу, полевая дорога, заметенная снегом, едва угадывалась впереди. Плотный снег сыпал в свете фар, автомобиль потихоньку полз, тарахтел мотором. В кабине ощутимо пахло бензином. Несмотря на то, что оба приняли они «на грудь» за вечер немало, Василь вел привычно и уверенно.
- Сейчас через лесок и прямо к переезду выскочим! – бодро крикнул он и повернул в сторону темнеющей полосы леса.
Теперь по краям лесной дороги возвышались ели с заснеженными лапами, совсем, как рисуют на праздничных рождественских открытках. На какой-то развилке Василь повернул направо:
- Сократим немного, чтоб через Лоймов яр не тащиться!
Эта дорога была не наезжена, и Евгений Афанасьевич начал малость беспокоиться, как бы где не забуксовали. Действительно, судя по тому, что время от времени по бортам автомобиля, который нарушал своим тарахтеньем покой ночного леса, начал шелестеть какой-то кустарник, этой дорогой видно не часто пользовались. Грузовик к счастью не буксовал, только периодически под колеса попадали какие-то кочки, на которых его ощутимо подкидывало.
Сильно тряхнуло, что Евгений Афанасьевич чуть не ударился лбом о стекло.
- Бляха, промоина под снегом! Видать, осенью размыло, как дожди шли! – Василь поддал газу, заставляя машину взобраться на подъем.
Лес по сторонам расступился. Старый колхозный грузовик одолел невысокий пригорок, но нужно было своевременно переключиться на пониженную передачу, чего водитель не сделал, и двигатель заглох.
- От, холера ясна! – выругался Василь на западный манер и попробовал запустить двигатель.
Несколько его попыток не принесли успеха. Стартер надрывно ревел, но двигатель не запускался.
- Да подожди, а то посадишь! – забеспокоился друг, зная, что поддатый и разозленный Василь может начать упорно выжимать из старой машины все возможное и невозможное.
Но тот и так сразу успокоился.
- Так, подождать надо, перегрелась старуха, черт ее дери, - авторитетно заявил он, - я уже к ее норову приспособился. Время ж у нас есть?
- Час до поезда, - ответил Евгений Афанасьевич, взглянув на ручные часы, - А сколько еще до станции? Может пешком доковылять?
Василь припал к окну кабины, прикрыв лицо по бокам ладонями, несколько мгновений всматривался сквозь темень и снегопад в окрестности.
- Так, блин, почти доехали уже! Считай, что на месте! Рукой подать! – воскликнул он, - Это ж просека, до Лоймова яра выходит. Тут всегда боровиков не меряно. А станция вот тут, за посадкой железная дорога проходит, а там и станция!
- Ха, ну если так, на посошок успеем! – оживился Евгений Афанасьевич, о том чтобы успеть к поезду, теперь можно было не беспокоиться.
- Конечно, да не по одной. Доставай, давай!
Евгений Афанасьевич вытащил и разложил на сидении сверток с салом, хлебом и луком. Из-за пазухи появилась начатая бутылка водки и пластиковые стаканчики. Умело разлил.
- Ну, кажись, не обидел.
- Ну, давай, земеля. За все доброе! – Василь поднял стаканчик.
Кульнули, крякнули. Зажевали салом с хлебом. По телу приятно расплылась очередная порция теплоты.
- Ну, давай, чтоб старушка отдохнула да завелась! – предложил тост Евгений Афанасьевич, - Тебе же еще назад ехать.
- Да е*ать ее колом! Не заведется, тут кину. Если что, тебя на поезд посадим, я на станции заночую, там Зинка, наверное, дежурит. Билет не потерял? Проверь.
Неподалеку, в какой-то, возможно, всего паре-тройке сотен метров, от пировавших в заметенной снегом кабине грузовика друзей, в здании небольшой железнодорожной станции, действительно, скучала на дежурстве Зинка. В молодости она была, как будто, любовницей Василя, некоторые люди в деревне говорили, что и сына своего она от него прижила, другие, наоборот, утверждали, что сын появился в результате неудачной любви в городе, когда Зинка там училась. В молодости может, и была любовницей Василя, а теперь, теперь, наверное, не знала и сама, так оно или нет. Когда-никогда случалось конечно, и сейчас встречались, но это происходило как то случайно. Василь по большому счету был ей не нужен, и уводить его от жены она не собиралась. В жизни хватало других забот. Но, может по старой привычке, когда он по пьянке где начинал лезть к ней, так другой раз и позволяла.
К сыну, видимо, по причине неудачно сложившейся личной жизни, живым символом которой он в каком-то смысле являлся, Зинкины материнские чувства всегда были исключительно номинальными. Сколько раз укоряла себя, что сохранила его, сделалась матерью-одиночкой. Кому такая нужна? А так, был бы шанс начать жизнь по новой, так сказать, с чистого листа. Но, дура была – вот, вырастила, так пускай теперь благодарный будет за это.
Однако сын, вопреки ее мнению, особой благодарности к ней ни за что никогда не чувствовал, что периодически старательно подтверждал своим поведением на протяжении всей своей шестнадцатилетней жизни. На почве этих противоречий Зинка с сыном все время конфликтовали.
Зинка поставила чайник. Как раз, пока пропустит грузовой состав, он закипит. Чтобы не тосковать в одиночестве, вставила в старенький магнитофон кассету с оптимистическими песнями о женской доле модной сейчас «Верки Сердючки». Кассета пошипела и заиграла. Но это было что угодно, только совсем не «сердючка». Что-то из той гадости, что нравилось слушать трудновоспитуемому сыну.
- Ну, дебил, чертов выродок! – разозлилась Зинка, поняв, что сын записал на кассету поверх «сердючки» свое.
Перемотала дальше, до середины ленты, включила. Зазвучало пронзительное гитарное соло из песни “Until The End” заграничной рок-группы Hypocrisy. Зинка не знала этих подробностей о музыке, которую услышала, но это было и не существенно. Она очень разозлилась, кажется, если бы сын оказался сейчас рядом, убила бы на месте своими руками.
В самых худших предчувствиях она вставила другую кассету, с обложки которой величественно усмехалась слушателю суперзвезда всех народов бывшего Советского Союза, разве что, за исключением, возможно, сочувствующих в последнее время вахабизму, Алла Борисовна, про которую недоброжелатели говорили, будто она на самом деле никакая не Пугачева, а Певзнер. Худшие предчувствия сразу же подтвердились – вначале бодрая “Inseminated Adoption”, потом “A Coming Race”, инфернальный гопак “Dominion” и дальше лиричная “Inquire Within”, воинственная “Last Vanguard”, “Request Denied”, etc., все той же группы Hypocrisy.
Понятное дело, никакой Борисовне, будь она хоть трижды Певзнер, не вытянуть своим голосом тех нелюдских вокальных партий.
Насилия над классикой стерпеть было уже совсем невозможно, однако, нужно было брать жезл, идти на перрон. Зинка оставила дурную сынову музыку крутиться в пустом помещении, и в самом, что ни на есть, наихудшем настроении поспешила выполнять должностные обязанности.
Друзья в грузовике поднимали стаканчики еще несколько раз, разговаривали о том, о сем. Вспоминали яркие случаи из прошлого. Так, за разговорами, незаметно промелькнул почти час.
- Вот, приезжай обязательно в августе, да до этого тоже приезжай, конечно, вот, а в августе мы с тобой пойдем и столько грибов насобираем, прямо тут, на этом самом месте, столько боровиков, что ты в жизни никогда не видел! Я тебе говорю, н-н-никогда не видел и нигде б-б-больше не увидишь… кроме как тут, у нас. Хоть косой бери коси… Понял меня? – у Василя уже начал заплетаться язык, - Ну, - он глянул на бутылку, - как раз, по разу нам еще осталось!
- Хорошо, я се-сейчас, отолью…, - Евгений Афанасьевич открыл дверцу, опустив по очереди ноги на подножку, поднялся и тяжело соскочил на землю.
- Давай, давай, - пробурчал себе под нос пьяный Василь, - твой счас, как жыдовский зарас.
Потом вскрикнул более громко, наверное, думая, что друг слышит его:
- А то ж скоро время уже! – и добавил с отрыжкой, словно напоминая сам себе алгоритм дальнейших действий, - Вот, встречный товарняк пройдет, и пойдем на станцию.
Тем временем Евгений Афанасьевич пошел за машину, придерживаясь рукой за борт. Снег немного успокоился, уже не валил крупными хлопьями, как это было вначале. Повозившись с ширинкой, он, наконец, с искренним удовольствием с облегчением шумно вздохнул, начав справлять малую нужду.
Неподалеку послышался протяжный гудок тепловоза. «О, и правда, не заблудились, железная дорога где-то рядом!» - обрадовался он. В ночной тишине успокаивающе зазвучало миролюбивое журчание струйки. Ну вот – долг сполна возвращен природе, на душе стало хорошо.
Он опустил глаза вниз, взглянув на результат своей «работы», и сразу же в нетрезвое сознание ворвалась жестокая реальность. Сознание отреагировало вначале чувством сильного удивления, а вслед за ним панического страха. Зрелище заставило его быстро протрезветь.
В темнеющей в белом снегу растопленной промоине с желтыми краями, что возникла под действием его теплой струйки, был хорошо виден железнодорожный рельс. Он мокро поблескивал своей накатанной стальной поверхностью и сработанной гранью. Снова послышался гудок тепловоза, на этот раз сильней и значительно ближе, уже совсем рядом. Над зубчатым краем еловой посадки возникло желтое зарево от света прожектора локомотива.
- Е*ать твою просеку с боровиками вместе! – Евгений Афанасьевич, не застегнувшись, бросился к кабине, почему-то с особенной досадой остро осознав, что та «промоина», где они газовали, на самом деле – забитый снегом железнодорожный кювет, а пригорок, на котором заглох двигатель – насыпь.
Обо что-то споткнулся, видимо о шпалу. Навстречу лицу взлетел снег, набился в рот, в глаза, за воротник. Понял, что упал. Попробовал подняться, однако тело, в отличие от сознания, что мгновенно прояснилось, было по прежнему нетрезвым. Тогда он пополз на четвереньках, рванул на себя дверцу.
- Заводи! Заводи!
- Что? – непонимающе захлопал глазами из кабины Василь.
- Поезд! Заводи! – задыхаясь, прокричал Евгений Афанасьевич, - Мы на рельсах! Заводи!
- Да это еще не твой, успеем, - не понимал тот, удивляясь, почему друг так беспокоиться.
- Никакая на х** не просека! Железная дорога тут! Мы на рельсах! Заводи!
Увидав, что Евгений Афанасьевич не на шутку перепуган, Василь смог сконцентрировать внимание на его словах и начал действовать, еще окончательно так и не осознав, в чем все же дело. Он схватился за ключ зажигания. Снова надрывно заревел стартер. Двигатель не запускался.
Евгений Афанасьевич оглянулся назад. Прожектор теперь бил прямо в борт грузовика, слепил глаза. То ли кровяное давление, то ли дьявольский перестук колес грохотал в ушах.
Машинист, как только локомотив прошел поворот, заметил впереди на рельсах автомобиль, начал экстренное торможение, непрерывно подавая сигнал.
- Уе*ывй! Уе*ывай с кабины! – заревел во всю глотку Евгений Афанасьевич, оценив ситуацию.
Теперь и Василю стало все понятно.
- Да, с-сука, е* твою! – он с пьяным упорством пытался запустить двигатель.
- У*бывай! – крик Евгения Афанасьевича потонул в жутко нарастающем завывании гудка.
Машинисты, увидев, что столкновения не возможно избежать, бросились прочь из кабины в дизельный отсек. Евгений Афанасьевич успел отскочить в сторону с насыпи, ошеломленно наблюдая, как старый грузовик с другом в кабине от удара стремительно налетевшего тепловоза на его глазах, как игрушечный, переворачивается на бок, как от него отлетает деревянный кузов, который многотонный локомотив подминает под себя и доски мгновенно раскрашиваются колесами поезда. Тепловоз с металлическим лязгом и скрежетанием толкает смятую машину перед собой, нагребая ею, как лопатой, сугроб снега и, наконец, останавливается, протащив ее метров за сорок дальше от места столкновения. Грузовик с перекрученной рамой теперь лежит перед ним на рельсах вверх колесами.
Зинка, увидев, что хвост длинного грузового состава вдруг начал останавливаться, не пройдя стрелку, сразу поняла, что что-то произошло. Это ей подсказало женское сердце.
Чтобы достать тело Василя, сплющенную кабину пришлось разрезать, перекусывать стойки специальными гидравлическими ножницами, отгибать верх. Кран и необходимые для этого приспособления спасатели на месте происшествия ожидали больше часа. Куда спешить, все равно, спасать в грузовике не было кого.
Движение поездов на этом участке было восстановлено через восемь часов.
