Лобовое столкновение
Начало этого дня не было ничем примечательно, разве что, за исключением одной мелочи. В начале утреннего выпуска региональных новостей по радио в качестве звуковой заставки обычно использовался музыкальный фрагмент – вступление из веселой французской песенки. Сегодня новостей не было, а вместо них французская песенка прозвучала полностью. Ее исполняла какая-то девушка с приятным голосом. Евгению Афанасьевичу это понравилось, он уже много дней мечтал услышать эту красивую песенку дальше, она интересовала его куда больше, чем блок местных новостей, но до сих пор ежедневно она только дразнила его своим началом. И вот, наконец-то, он дождался и на своей улице праздника. Это был добрый знак, возможно, обещание судьбы, что день выпадет необычайно удачный.
Мечты мечтами, однако, суровая реальность заключалась в том, что Евгений Афанасьевич плавно, но неотвратимо сходил с ума. Особенно заметным для окружающих это начало становиться в последние полгода.
Когда он шел в туалет, в коридоре редакции встретил одного сотрудника, тоже журналиста, как и он. Тот сказал:
- Так вот, насчет вчерашнего нашего спора, я не поленился, заглянул в тот справочник, на который ты ссылался. Обнаружил только лишнее подтверждение своей правоты!
Евгений Афанасьевич совсем не помнил смысла вчерашнего спора, но уверенно, с оттенком обиженной гордости в голосе, ответил ему:
- У меня есть право ненавидеть людей. Я заслужил его всей своей жизнью.
И пошел дальше в туалет, оставив встревоженного коллегу в растерянности.
Фактически сделав свои дела в туалете, Евгений Афанасьевич на некоторое время куда-то улетел в мыслях, что абсолютно понятно – творческая личность, поэтому, когда опомнился, увидал, что, действуя машинально, израсходовал огромное количество туалетной бумаги, намного больше, чем это необходимо обычному здоровому человеку для выполнения гигиенической процедуры. Скомканные бумажки, набросанные им, занимали всю клозетную чашу и даже несколько возвышались над нею небольшой горкой. Немалый жизненный опыт подсказывал, что с большой долей вероятности можно было успешно надеяться на то, что объема воды, которую вмещал сливной бачок, должно было все же хватить, чтобы справиться с этим количеством макулатуры и отправить ее в неблизкое путешествие по канализационным трубам. Однако Евгений Афанасьевич не был бы достоин называться творческим человеком, если бы не мыслил нетривиально. Насчет уничтожения туалетной бумаги ему неожиданно пришла довольно нетрадиционная, в плане ее осуществления, идея.
Он вытащил из кармана спички, чиркнул и кинул спичку в кучу бумажек. Пламя быстро занялось. Через несколько мгновений это напоминало торжественный олимпийский огонь на стадионе во время игр, в миниатюре. Кабинка наполнилась дымом. Если бы в помещении была пожарная сигнализация, что реагирует на задымленность, она бы обязательно сработала. Но в старом здании редакции старого издания, основанного еще в советское время, такой сигнализации в туалете не было. В этом был смысл – именно в этом помещении эта сигнализация, скорее всего, никогда бы не отключалась, так как там почти всегда дымили курильщики, проводя время в бесконечных разговорах ни о чем и спорах о пустых вещах. Теперь же, к счастью для Евгения Афанасьевича, выдалась минутка, когда кроме него там никого не было.
По той же, вероятно, причине, что старое солидное издание было основано еще в довоенное время и до сих пор сохранило определенные принципы и традиции, Евгению Афанасьевичу сегодня в очередной раз было категорически отказано в печати его последнего историко-художественного очерка, составленного на основании подлинных событий сорокалетней давности, которые имели место в этом городе. Сюжет был довольно незамысловатый, так сказать, из жизни тогдашних горожан, по существу – история несчастной любви, при этом, конечно же, содержание произведения было полностью политически корректно, сдержано, и вообще, можно с уверенностью утверждать – нейтрально. Произведение, как и все остальные шедевры его пера, было понятное дело, как положено, написано на российском языке, что автоматически снимало с автора любые подозрения в возможных проявлениях сочувствия бесноватому местному национализму.
Когда главному редактору очень не понравилось название произведения, Евгений Афанасьевич легко, без споров, сразу согласился изменить «Месть говновоза» на «Месть златаря», или на совсем уж современное – «Месть ассенизатора», однако, редактор, не приняв от него такой жертвы, все равно, категорически отказался разрешить напечатать очерк.
Евгению Афанасьевичу было несказанно жаль сюжета, которым он буквально жил на протяжении последних недель, и возможности ознакомиться с которым столь жестоко лишались читатели.
В подготовленном им очерке вначале шел разговор о том, как когда-то, до того, как в различных отраслях народного хозяйства и сферах общественной жизни внедрились достижения научно-технического прогресса, не очень уважаемое, но зато, безусловно, наиполезнейшее дело очищения общественных уборных выполняли эти загадочные люди с гужевыми транспортными средствами, издавна окруженные в рядовом обывательском сознании почти мистическим ореолом. Евгений Афанасьевич красноречиво рассказывал читателю о том, как обоз, составленный сразу из нескольких фурманок с установленными на них деревянными бочками, торжественно двигался по главной улице города, о том, каким значимым событием это каждый раз становилось для населения, о тех сказочных людях, вооруженных специальными черпаками на длинных ручках.
Но время не стояло на месте, и вот уже на смену архаичной фурманке с бочкой и черпаком, приходит специальный автомобиль жилищно-коммунального хозяйства с цистерной, оборудованный помпой и шлангами. Однако водитель такого специального автомобиля еще окончательно не теряет в сознании людей черты того легендарного образа, того известного от средневековья персонажа, что зарабатывает на жизнь своим почетным ремеслом небрезгливого человека. Его по-прежнему продолжают наделять соответствующими негативными качествами вроде обязательного неприятного запаха, который, будто бы, всегда при нем должен присутствовать, повсюду его сопровождать и от которого ему, как будто, никак нельзя избавиться. В определенных кругах подобное занятие считается, почти что, наиболее не престижным из всех, что только можно представить. Перспективой такой будущей профессии запугивают детей, что ленятся учиться и получают плохие отметки в школе. Таким образом, в обществе, в результате необразованности и низкого культурного уровня большинства его представителей культивируется отрицательный образ работника – ассенизатора.
Таким кратким историческим экскурсом Евгений Афанасьевич подводит читателя к основной, наиболее эмоционально сильной, части своего повествования – к истории несчастной любви парня-ассенизатора к девушке-неассенизаторше. Здесь он раскрывает всю драматическую глубину противоречий, выявляется, что в обществе, где на словах объявлено равенство всех людей, тем не менее, существуют мир и антимир, люди, оказывается, разделяются на достойных и недостойных, ибо в общественном сознании царят предвзятость, неискренность, оно находится в плену стереотипов, пережитков и всяческих суеверий.
Парень – работник городского управления жилищно-коммунального хозяйства, водитель специального автомобиля, зная, что его профессия не очень уважаема в обществе даже теперь, во времена развитого социализма, не отваживается признаться, кем работает, девушке, своей невесте, в которую очень влюблен. А она считает, что он просто водитель обыкновенного автомобиля. Но однажды, возможно, случайно, а, скорее всего, не без помощи «доброжелателей», которые всегда найдутся в таком случае, она узнает о специфических условиях работы своего жениха. Девушка, воспитанная в традиционном мещанско-обывательском окружении, переживает настоящий шок в своих чувствах. Она не может позволить себе связать свою судьбу с представителем такой профессии. Следует решительный разрыв в отношениях, который несчастный юноша тяжело, мучительно переживает.
А она вскоре уже готовиться вступить в брак с другим, вероятно, занимающим в социальной структуре общества более пристойное место.
И вот, наконец, последний акт – драматическая развязка. Жаркий летний вечер. В квартире на первом этаже играют свадьбу, окна открыты. Подпившие гости, накрытые столы. Праздник в самом разгаре.
Парень-водитель, сердце которого разбито – он так и не смог простить своей любимой предательство, подгоняет под окна свой специальный автомобиль, раскручивает шланги, включает помпу…
Что происходит дальше, догадаться не трудно.
За исключением этого случая, обычно, ассенизаторские машины в то время в основном сливали свое зловонное содержимое на поля пригородного колхоза-ударника, что делалось с целью удобрения почвы, согласно договору, заключенному между руководством колхоза и горисполкомом. Знающие об этом, наиболее брезгливые горожане, узнав, с полей какого хозяйства продавцами предлагается картофель, отказывались его покупать, мол – имеет характерный неприятный запах. Но это уже совсем другая история.
Очерк не был принят. Подобных профессиональных неудач у Евгения Афанасьевича раньше почти что не случалось, если не считать случай с повестью для молодежного журнала, написанной им еще в годы перестройки, которая так и не дошла до широкого круга читателей. Повесть рассказывала о трепетном чувстве первой любви мальчика Эзры и девочки Ингеборги. Отказ принять произведение к печати был вызван даже не именами главных героев, а скорее тем, что с развитием событий отношения между ними приобретали все более ярко выраженный садомазохистский характер, что было недопустимым примером отношений для советской молодежи, пусть себе и во времена перестройки, гласности и всесторонней демократизации жизни. Причем, Евгений Афанасьевич, честно говоря, совсем не собирался создавать повесть с подобным сюжетом, никогда не читал произведений всемирно известного маркиза и сам не имел личного опыта в аспектах того садомазохизма, но оно как-то так само по себе у него получилось.
Покинув сильно задымленное помещение уборной, он остановился в коридоре в раздумьях. Возвращаться на свое рабочее место не хотелось. В голове вертелись какие-то дивные слова : «е*аная деспотия».
«Е*аная деспотия, е*аная деспотия», - хотелось без конца повторять ему. Но произносить это словосочетание вслух было нельзя. В таком случае оно сразу бы утратило свой необыкновенный сакральный смысл.
Евгений Афанасьевич прислушался к себе и ощутил глубокий творческий кризис. Вместе с тем нарисовался и выход из него. Он понял, чего желает, что ему сейчас необходимо. Необходимо посетить небольшой городок, куда его однажды на несколько дней в молодости забросила жизнь. Захотелось увидеть опять его тихие улицы, одноэтажные домики в садах, деревянную пристань на реке. Душа рвалась в тот городок. В душе откуда-то появился такой дивный настрой, ею овладело ощущение, которое он условно назвал несказанно-непередаваемым «неизъяснимое».
Он решительно сбежал по лестнице вниз, вышел из здания и направился на автовокзал, что располагался через несколько кварталов. Ему везло, не зря все же видимо, сегодня прозвучала по радио полностью та французская песенка вместо региональных новостей, последний рейсовый автобус до городка как раз отходил спустя сорок минут. Евгений Афанасьевич приобрел билет, дождался посадки. Вскоре за окнами автобуса промелькнули последние предместья областного центра. Через три с половиной часа он должен был прибыть к месту назначения, в городок – цель его неожиданного путешествия, куда он внезапно решил направить сам себя в творческую командировку.
Прошло около часа в дороге. Внимание Евгения Афанасьевича привлек разговор двух пассажиров, что сидели напротив него через проход. Это были охотники, одетые в пятнистую камуфляжную одежду, в чехлах везли ружья. Разве что, выглядели они как-то чистенько, не так, как обычно выглядят местные охотники, словно вся их амуниция, одежда с множеством кармашков, застежек, обувь, были только что взяты из магазина с полки – нигде ни единой пылинки, и, по всей видимости, были импортного производства. Складывалось впечатление, что они собираются не продираться где-то через лесную чащу или топкое болото в поисках дичи, а выступать на подиуме, демонстрируя модную одежду для охоты. Так, наверное, еще могут выглядеть, подумалось Евгению Афанасьевичу, заграничные богатые туристы-охотники, которые платят большую сумму в валюте, а за это их вывозят со всем надлежащим уважением и комфортом отстрелить какого-нибудь больного зубра в заказнике. Но эти ребята видно, что были свои, никакие не иностранные буржуины.
Тот, что сидел у окна, спросил другого:
- Так говоришь, тут его видели?
- Да, осенью – в прошлом году, в этом – зимой, потом в начале лета и в августе дважды появлялся. Как рассказывают, видать что матерый.
- Ты уверен, что это не Кадук*? А то помнишь, как Лысый два года назад затупил?
- Лысый никогда не думал, ни перед тем, как действовал, ни после того. Это его и погубило. Я, как ты знаешь, никогда не возьмусь за дело, сперва не уточнив все детали и обстоятельства. Это Ератник, я уверен почти на сто процентов, а если вдруг нет – то тогда только обычный Меша**, ни кто другой. Я никогда еще не ошибался.
- Ну, смотри. А то, если что, пойдем вместе, мое дело подождет.
- Нет, не нужно. Занимайся своим делом, брат.
Евгений Афанасьевич не понимал, о каких животных они ведут беседу. Слово «кадук» откуда-то было ему знакомо, но что оно означает, он не помнил. Он решил, что эти незнакомые, даже ему, журналисту, почти писателю, слова являются специфическим охотничьим жаргоном, означают, например, возможно, беременную самку бобра или раненного медведя-шатуна, или еще что-нибудь подобное.
Еще он случайно разглядел в рюкзаках этих людей среди прочего снаряжения приборы ночного видения, а на ружьях, показалось, установлены оптические прицелы, что также вызвало у него удивление, так как насколько он знал, обычные охотники их не используют.
Вскоре один странный охотник вышел на остановке, также назвав другого на прощание братом. Евгений Афанасьевич начал дремать, но тут до его слуха вновь донесся разговор пассажиров. На этот раз тех, что сидели следом за ним.
- Вот, к примеру, трава, молодая по весне – ласкает взгляд своей свежей зеленью, в осенью того уже нет, она ничем не привлекает.
- Я понимаю вас.
- Точно так же и тут, девочка привлекает своей чистотой, свежестью, это есть в ней, пока она не ощутила полового влечения, которое превращает их в омерзительнейшие существа. С этого момента начинается их старение, делаются грязными их тела и мысли. Так что, мой друг, мы с вами совсем не извращенцы, нет. И нет никаких оснований для подобной самокритики, которую я ощутил в ваших словах. То, что нам с вами нравиться в противоположном поле молодость, расцвет, а не старение, это, мне кажется, совершенно нормальное и здоровое чувство.
Смысл разговора, свидетелем которого он невольно стал, привлек внимание Евгения Афанасьевича. Это было, кажется, не мене интересно, чем услышанная раньше беседа странных охотников.
- Я согласен с Вами, но вы же знаете отношение общества к таким натуралам, как мы, да и я уверен, что вы тоже хоть однажды да имели неприятности с законом из-за этого.
- Да, - вздохнул его собеседник, - было, конечно, однажды довольно много усилий приложил, чтобы уладить дело. Получилось, но пришлось потерять работу при этом.
- А где вы работали?
- Директором музыкальной школы. Золотое время было, я вам скажу. Имел такой выбор! Ежегодный постоянный свежий приток материала.
- Да, понимаю. Сам нет-нет, да и вспоминаю свое школьное учительство – лучшие годы жизни были.
- Но вместе с тем и риск присутствовал. И не малый риск!
- Да, не говорите.
Евгений Афанасьевич задавался вопросом: они говорят именно о том, что он слышит, или может про что другое, а он не так понимает? Но дальнейшие слова не оставили сомнений.
- А как ваши дела сейчас? – спросил один.
- Да вот приметил один цветочек – брюнетка, одиннадцать лет, предпринимаю определенные действия, можно сказать, что все получиться, - ответил другой не без тени самохвальства.
- А мне вот, кажется, что мои неприятности еще не остались в прошлом. Этакое, знаете ли, чувство присутствует, что за мной следят. Приходиться быть очень осторожным. Подумываю даже место жительства сменить.
«Педофилы!» - понял Евгений Афанасьевич. За ним в автобусе сидят два настоящих педофила и не таясь разговаривают вслух про свои дела!
Водитель автобуса крутанул ручку радио. Зазвучала музыка, из-за которой разобрать слова педофилов было уже невозможно. Евгению Афанасьевичу эта музыка не понравилась. Она мешала настроению, созданному утром французской песенкой. Это была песня иностранной рок-группы Hypocrisy “Buried”, явление само по себе на волнах отечественного радио такое же редкое, как и французская песенка вместо новостей.
Он вновь ощутил то нечто, определенное им, как “неизъяснимое”. Наклонившись к проходу, Евгений Афанасьевич увидел впереди встречный «КамАЗ», из-за его заляпанной грязью оранжевой кабины выглядывали две спаренные цистерны. «КамАЗ» стремительно приближался по правой полосе навстречу автобусу. Водитель матерно выругался, и что было силы надавил сигнал.
- Да что ж ты делаешь!
«КамАЗ» летит навстречу. Увидев, что он рулит прямо в лоб, водитель автобуса пробует уклониться от столкновения и выкручивает руль в сторону встречной полосы. Однако времени для маневра уже не хватает.
На передних сидениях испуганно начинает кричать, голосить от страха женщина, за ней вслед еще кто-то, может водитель, в отчаянии ревет что-то матом. Все происходит за считанные секунды.
Евгений Афанасьевич, отказываясь верить, что это происходит на самом деле в реальности и с ним, словно на замедленной съемке, видит, как налетевшая кабина автомобиля проламывает лобовое стекло междугороднего «Икаруса» и, сминаясь на глазах, все равно продолжает двигаться, как деформируются стенки салона, как бешеная сила срывает с мест кресла с пассажирами и вдавливает их одно в другое. Скованный судорогой безысходности разум осознает единственное – «неизъяснимое».
Водитель все же немного успел отклонить автобус, поэтому направление удара понемногу смещается вправо. Под лавинообразно нарастающий, нестерпимый, закладывающий уши шум – грохот удара, металлическое скрежетание или же крики гибнущих жертв, а может и то и другое вместе, та же мощная сила толкает Евгения Афанасьевича в спину, и он летит кувырком вперед, в нагромождение сломанных кресел и изувеченных тел. Потом провал в темноту.
Когда он пришел в себя, обнаружил себя лежащим далеко в стороне от дороги. Возле него и других хлопотали люди в белых халатах, рядом стояли машины «скорой помощи». Он приподнялся, кружилась голова и болела перебинтованная голова. Встал, качаясь, пошел вперед, туда, где на дороге стоял развороченный «Икарус», что слился в единое целое с остатками «КамАЗа». Вокруг разносился отвратительный смрад фекалий. Одна цистерна автомобиля-ассенизатора была сорвана и повреждена. Из нее плыло. Спасатели вытаскивали из обломков погибших и раненных, перемазанных кровью и нечистотами.
Большая группа спасателей пыталась высвободить придавленного упавшей цистерной человека, но особых успехов в этом деле пока что не было видно, а он умирал. Евгений Афанасьевич сразу почему-то понял, что это один из тех педофилов, хотя внешности их не видел, а только слышал разговор. Просто почувствовал это.
Он смотрел на этого утонченного эстета, ценителя нетронутой детской красоты, умирающего сейчас в луже фекалий, которому теперь, очевидно, было совсем не до «свежих цветочков, не ощутивших еще полового влечения», и от этого зрелища ему делалось очень смешно.
Евгений Афанасьевич не стал себя сдерживать и сильно засмеялся, не обращая внимания, на не подходящую ситуацию. Аж зашелся. Его подхватили под руки, повели прочь, а он все не останавливался, продолжал хохотать, хотя смех больно отзывался в побитой голове. Так, давящегося смехом, его и повезли с места происшествия. Медики считали, что это шок.
Расследование показало, что водитель автомобиля-ассенизатора совершил ДТП намеренно. Те, кто его знал, отзывались следователям о нем, как о чудаке и человеке необычно горделивом. Он жил один, никогда не имел семьи. Всегда говорил, что его жена и его семья – это его работа.
Таким жутким поступком он высказал протест против того, что медкомиссия по состоянию здоровья на пятидесятом году профессиональной деятельности запретила ему дальше работать шофером, а начальство пробовало выпроводить старейшего работника жилищно-коммунального хозяйства города на давно заслуженный им отдых. В последний день своей работы, он решил уйти не только с нее, но и уйти из жизни, сильно хлопнув дверью на прощание. За несколько минут до столкновения с автобусом он в кабине вспорол себе вены и написал кровью: «Я заслужил своей жизнью право ненавидеть людей».
Когда Евгений Афанасьевич в больнице узнал об этом, то сразу догадался, кто был этим человеком, который пронес свою обиду через всю жизнь. «Неизъяснимое».
Согласно энциклопедическому справочнику "Мифы отечества":
*Кадук – самый старший злой дух… Живет в самом темном лесу, к тому же в самом топком болоте; тут… на службе у него находятся все злые духи меньшие, подчиненные ему; тут Кадук вершит расправу над ними; отсюда он посылает их к людям причинять различный вред. Беда, если человеку выпадет несчастье попасть в это болото: погибель неизбежна. Кадук – это такое страшное чудовище: ни человек, ни зверь, но больше смахивает на зверя с огромной лохматой головой и с широким горлом аж до самых ушей. Как раскроет он свою пасть, в которой блестят белые зубы да краснеет, словно огонь, язык, так и кажется, что он готов проглотить целиком с костями и потрохами.
**Меша – какой-то нечистый дух. По поверьям белорусов нечистые духи являются людям не иначе, как в виде животных; когда же в облике человека, что случается крайне редко, то самого мерзостного, отвратительного. Меша имеет вид какого-то лохматого животного небольшого роста, черного цвета. Он живет в руинах какой-нибудь постройки, вреда никому не делает, а только временами пугает прохожих. Это, говорят, злой дух, лишенный Кадуком силы, вредить людям и осужденный на муки.
